Неточные совпадения
Заспанный мальчик тыкал пучком березовой лучины в
шлак, но огонь не показывался, а только дымилась лучина, с треском откидывая тонкие синеватые искры.
Вместо ответа Вася схватил камень и запустил им в медного заводовладельца. Вот тебе, кикимора!.. Нюрочке тоже хотелось бросить камнем, но она не посмела. Ей опять сделалось весело, и с горы она побежала за Васей, расставив широко руки, как делал он. На мосту Вася набрал
шлаку и заставил ее бросать им в плававших у берега уток. Этот пестрый стекловидный
шлак так понравился Нюрочке, что она набила им полные карманы своей шубки, причем порезала руку.
— Смотри, чтобы козла [«Посадить козла» на заводском жаргоне значит остудить доменную печь, когда в ней образуется застывшая масса из чугуна,
шлаков и угля. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] в домну для праздника не посадить.
Когда Петр Елисеич пришел в девять часов утра посмотреть фабрику, привычная работа кипела ключом. Ястребок встретил его в доменном корпусе и провел по остальным. В кричном уже шла работа, в кузнице, в слесарной, а в других только еще шуровали печи, смазывали машины, чинили и поправляли. Под ногами уже хрустела фабричная «треска», то есть крупинки
шлака и осыпавшееся с криц и полос железо — сор.
Убежит Никитич под домну, посмотрит «в глаз», [Глазом у доменной печи называют отверстие для выпуска
шлаков и чугуна. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] откуда сочился расплавленный
шлак, и опять к лестнице. Слепень бормотал ему сверху, как осенний глухарь с листвени.
На площади там и сям валялись кучки песку, свежего доменного
шлака, громадные горновые камни и полузаросшие свежей зеленой травкой сломанные чугунные шестерни и катальные валы, походившие издали на крепостные пушки.
— Да, красиво… — проговорил он точно про себя, тыкая горячий
шлак тросточкой. — Теперь, кажется, все? — обратился он к Платону Васильевичу, и когда тот ответил утвердительно, он точно обрадовался и даже пожал руку своему главному управляющему.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный
шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный
шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
Шлак стекал по наклонному желобу в котлы, подставленные к отвесному краю фундамента, и застывал в них зеленоватой густой массой, похожей на леденец.
Из проделанного внизу ее, на аршинной высоте, отверстия бил широким огненно-белым клокочущим потоком расплавленный
шлак, от которого прыгали во все стороны голубые серные огоньки.
На площади, там и сям, виднелись кучки песку,
шлаков, громадные горновые камни, сломанные катальные валы и красивые ряды только что приготовленных рельсов, сложенных правильными квадратами.
Мой экипаж прокатился по широкой, мощенной доменным
шлаком улице, миновал небольшую квадратную площадь, занятую деревянным рынком, и с треском остановился пред небольшим новеньким домиком, на воротах которого издали виднелась полинявшая вывеска с надписью: «Земская станция».
В те дни работал я на заводе за сорок копеек подённо, таскал на плечах и возил тачкой разные тяжести — чугун,
шлак, кирпич — и ненавидел это адово место со всей его грязью, рёвом, гомоном и мучительной телу жарой.
Этот
шлак называется — Раем!
Но все это, Заплатин, только пена, изгарь,
шлак.